Неточные совпадения
Узнав все эти подробности, княгиня не нашла ничего предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька имела манеры и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и по-английски, а главное —
передала от г-жи Шталь сожаление, что она по
болезни лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
Наталья Савишна два месяца страдала от своей
болезни и переносила страдания с истинно христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно поминала бога. За час
перед смертью она с тихою радостью исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.
Отвечая на них, он проговорил три четверти часа, беспрестанно прерываемый и переспрашиваемый, и успел
передать все главнейшие и необходимейшие факты, какие только знал из последнего года жизни Родиона Романовича, заключив обстоятельным рассказом о
болезни его.
— Да вот этот господин, может быть, Петр-то Петрович! По разговору видно, что он женится на его сестре и что Родя об этом,
перед самой
болезнью, письмо получил…
Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой
болезни с бредом, уже, может быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит
перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг
перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания воды.
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь
болезни… то хуже. Вот горе,
перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Когда он открывал глаза утром,
перед ним стоял уже призрак страсти, в виде непреклонной, злой и холодной к нему Веры, отвечающей смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его горячке, сделать спасительный перелом в
болезни и дать ей легкий исход.
Теперь предупрежу, что события с этого дня до самой катастрофы моей
болезни пустились с такою быстротой, что мне, припоминая теперь, даже самому удивительно, как мог я устоять
перед ними, как не задавила меня судьба.
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)!
Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может быть, виновата
перед вами…
болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
— Мне, право, совестно
перед тобою, Александр, — проговорил больной: — какую смешную роль ты играешь, сидя ночь у больного,
болезнь которого вовсе не требует этого. Но я тебе очень благодарен. Ведь я не могу уговорить ее взять хоть сиделку, если боится оставить одного, — никому не могла доверить.
— Александр Матвеич, почему вы совершенно забыли меня, именно меня? С Дмитрием вы все-таки хороши, он бывает у вас довольно часто; но вы у нас
перед его
болезнью не были, кажется, с полгода; да и давно так. А помните, вначале ведь мы с вами были дружны.
— Ах, помилуйте, я совсем не думал напоминать вам, я вас просто так спросил. Мы вас
передали с рук на руки графу Строганову и не очень торопим, как видите, сверх того, такая законная причина, как
болезнь вашей супруги… (Учтивейший в мире человек!)
Третий месяц Федот уж не вставал с печи. Хотя ему было за шестьдесят, но
перед тем он смотрел еще совсем бодро, и потому никому не приходило в голову, что эту сильную, исполненную труда жизнь ждет скорая развязка. О причинах своей
болезни он отзывался неопределенно: «В нутре будто оборвалось».
Мистическая гносеология Шеллинга и Вл. Соловьева имеет те преимущества
перед теорией Лосского, что устанавливает качественные различия в знании и тем считается с
болезнью бытия, не впадает в гносеологический оптимизм.
— В Твери, — подтвердил генерал, —
перед самою смертью состоялся перевод в Тверь, и даже еще пред развитием
болезни. Вы были еще слишком малы и не могли упомнить ни перевода, ни путешествия; Павлищев же мог ошибиться, хотя и превосходнейший был человек.
Слава богу, что эти новые припадки в инвалидной моей ноге случились
перед тем городом, где я нашел попечение дружбы и товарища-лекаря, иначе это могло бы дать развернуться
болезни, если бы пришлось тащиться без помощи все вперед.
Продолжая фланировать в новой маске, он внимательно прислушивался к частым жалобам недовольных порочными наклонностями общества, болел
перед ними гражданскою
болезнью и сносил свои скорби к Райнеру, у которого тотчас же после его приезда в Петербург водворилась на жительстве целая импровизованная семья.
— А я к тебе по делу, Иван, здравствуй! — сказал он, оглядывая нас всех и с удивлением видя меня на коленях. Старик был болен все последнее время. Он был бледен и худ, но, как будто храбрясь
перед кем-то, презирал свою
болезнь, не слушал увещаний Анны Андреевны, не ложился, а продолжал ходить по своим делам.
Вошел старик, в халате, в туфлях; он жаловался на лихорадку. но с нежностью посмотрел на жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней, как нянька, смотрел ей в глаза, даже робел
перед нею. Во взглядах его было столько нежности. Он был испуган ее
болезнью; чувствовал, что лишится всего в жизни, если и ее потеряет.
—
Передайте Прейну и Платону Васильичу, что я извиняюсь пред Евгением Константинычем, что не могу сегодня, по
болезни, занять за столом свое место хозяйки дома…
— Да. Черт бы их побрал. Назначили. Я крутился-крутился
перед полковым адъютантом, хотел даже написать рапорт о
болезни. Но разве с ним сговоришь? «Подайте, говорит, свидетельство врача».
Все, признанные больными, все равно, какая бы
болезнь у них ни оказалась, — неизбежно
перед ванной должны были принять по стаканчику касторового масла.
Юлия Михайловна, как
передавали мне, выразилась потом, что с этого зловещего утра она стала замечать в своем супруге то странное уныние, которое не прекращалось у него потом вплоть до самого выезда, два месяца тому назад, по
болезни, из нашего города и, кажется, сопровождает его теперь и в Швейцарии, где он продолжает отдыхать после краткого своего поприща в нашей губернии.
— Ах, у нее очень сложная
болезнь! — вывертывалась Юлия Матвеевна, и она уж, конечно, во всю жизнь свою не наговорила столько неправды, сколько навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее достало силы притворничать
перед Сусанной, но в это время послышался голос Людмилы, которым она громко выговорила...
Между Музой Николаевной и Углаковой, несмотря на
болезнь сына, началось обычное женское переливание из пустого в порожнее. Сусанна Николаевна при этом упорно молчала; вошел потом в гостиную и старичок Углаков. Он рассыпался
перед гостьями в благодарностях за их посещение и в заключение с некоторою таинственностью присовокупил...
— Я по письму Егора Егорыча не мог вас принять до сих пор: все был болен глазами, которые до того у меня нынешний год раздурачились, что мне не позволяют ни читать, ни писать, ни даже много говорить, — от всего этого у меня проходит
перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких черных пятен! — говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей
болезнью.
Когда это объяснение было прочитано в заседании, я, как председатель и как человек, весьма близко стоявший к Иосифу Алексеичу и к Федору Петровичу, счел себя обязанным заявить, что от Иосифа Алексеича не могло последовать разрешения, так как он, удручаемый тяжкой
болезнью, года за четыре
перед тем
передал все дела по ложе Федору Петровичу, от которого Василий Дмитриевич, вероятно, скрыл свои занятия в другой ложе, потому что, как вы сами знаете, у нас строго воспрещалось быть гроссмейстером в отдаленных ложах.
Запои Жихарева начинались всегда по субботам. Это, пожалуй, не была обычная
болезнь алкоголика-мастерового; начиналось это так: утром он писал записку и куда-то посылал с нею Павла, а
перед обедом говорил Ларионычу...
Он каждый день ее видел и украдкой
передавал ей — иногда на словах, иногда в маленькой записочке — все подробности хода
болезни.
Тогда, совершенно изнуренный
болезнью, я еле-еле бродил по комнате с болью и слабостью в коленях; при каждом более сильном движении кровь приливала горячей волной к голове и застилала мраком все предметы
перед моими глазами.
— Не знаю, матушка, мне ли в мои лета и при тяжких
болезнях моих (при этом она глубоко вздохнула) заниматься, кто куда ходит, своей кручины довольно… Пред вами, как
перед богом, не хочу таить: Якиша-то опять зашалил — в гроб меня сведет… — Тут она заплакала.
— Не сокрушайся о нем, родная, — ласково подхватила старушка, — я уложила его на завалинке,
перед тем как пошли мы за тобою. Спит,
болезная; не крушись…
В нем обозначалось, что"дворовый человек Никанор Дмитриев был одержим болезнию, по медицинской части недоступною; и эта
болезнь зависящая от злых людей; а причиной он сам, Никанор, ибо свое обещание
перед некою девицей не сполнил, а потому она через людей сделала его никуда не способным, и если б не я в этих обстоятельствах объявился ему помощником, то он должен был совершенно погибнуть, как червь капустная; но аз, надеясь на всевидящее око, сделался ему подпорой в его жизни; а как я оное совершил, сне есть тайна; а ваше благородие прошу, чтоб оной девице впредь такими злыми качествами не заниматься и даже пригрозить не мешает, а то она опять может над ним злодействовать".
— И мы поехали, ничего не ожидая, кроме хорошей удачи. Мой отец был сильный человек, опытный рыбак, но незадолго
перед этим он хворал — болела грудь, и пальцы рук у него были испорчены ревматизмом —
болезнь рыбаков.
Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них несчастнее был в эти минуты — нищая ли Мерова, истерзанная
болезнью, или Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего величия, — сказать трудно; еще за год
перед тем Домна Осиповна полагала, что она после долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо случалось проходить.
Он видел наконец
перед собою ту, которая снилась ему целые полтора года, и наяву и во сне, в продолжение долгих тяжелых ночей его
болезни.
Когда я умру, — а это случится скоро: смерть уже не подкрадывается ко мне, а подходит твердыми шагами, шум которых я ясно слышу в бессонные ночи, когда мне становится хуже и меня больше мучит и
болезнь и воскресающее былое, — когда я умру и она прочтет эти записки, пусть знает, что никогда, никогда я не лгал
перед нею.
Но я чувствую, что мне осталось уже немного дней. Рана моя закрылась, но грудь разрушается другой
болезнью: я знаю, что у меня чахотка. И третья, еще более страшная
болезнь помогает ей. Я ни на минуту не забываю Надежду Николаевну и Бессонова; страшные подробности последнего дня вечно стоят
перед моим душевным взором, и какой-то голос, не переставая, нашептывает мне на ухо о том, что я убил человека.
— Оскопленный по неведению, или насилием, или случайно, или по
болезни — не унижен
перед Богом, — сказал царь. — Но горе тому, кто сам изуродует себя.
Итак, если вести историю
болезни, то вот: я впрыскиваю себе морфий два раза в сутки: в 5 часов дня (после обеда) и в 12 час. ночи
перед сном.
При больном нельзя было говорить по-латыни (он знал этот язык), и потому Высоцкий,
перед консилиумом, в другой комнате рассказал историю
болезни.
— Ваше величество, — отвечал Фермор, — я никогда не лгу ни
перед кем и вам доложу сущую правду:
болезнь моя заключается в том, что я потерял доверие к людям.
— Государь удовлетворил вашу просьбу. По вашему желанию, вам назначен другой врач. Отправьтесь на Михайловскую площадь, в дом Жербина, там живет главный доктор учреждений императрицы Марии. Государь ему поручил вас, и я ему уже
передал историю вашей
болезни.
Нечего и говорить о том, как «травили» и «изводили» бедных мореплавателей товарищи. Каждый проходивший вечером около их кроватей считал своим долгом бросить по адресу рыбаков несколько обидных слов, а рыбаки только молчали, глубоко сознавая свою вину
перед обществом. Иногда кому-нибудь вдруг приходила в голову остроумная мысль — заняться лечением рыбаков. Почему-то существовало убеждение, что от этой
болезни очень хорошо помогает, если пациента высечь ночью на пороге дверей сапожным голенищем.
С самого начала
болезни, с того времени, как Иван Ильич в первый раз поехал к доктору, его жизнь разделилась на два противоположные настроения, сменявшие одно другое: то было отчаяние и ожидание непонятной и ужасной смерти, то была надежда и исполненное интереса наблюдение за деятельностью своего тела. То
перед глазами была одна почка или кишка, которая на время отклонилась от исполнения своих обязанностей, то была одна непонятная ужасная смерть, от которой ничем нельзя избавиться.
— Я вчера к ней очень присматривалась, — заметила она, остановившись
перед комнатой Лизы, — это гордый и угрюмый ребенок; ей стыдно, что она у нас и что отец ее так бросил; вот в чем вся
болезнь, по-моему.
Так бывает при тяжелых, смертельных родах у женщин, на войне, во время непосильного труда, при неизлечимых
болезнях, иногда при сумасшествии, и, должно быть, бывало во время пыток
перед смертью.
«
Перед вами, господа присяжные заседатели, яркий пример физического и нравственного вырождения на почве наследственного алкоголизма, плохого питания, истощения и дурных
болезней».
Он лежал на диване;
перед ним стоял графин водки и морс. Комната была разгорожена ширмами с дверцами, которые при моем появлении захлопнулись. Увидев меня, Иван Кузьмич ужасно смешался, привстал, говорить ничего не мог и весь дрожал. Он был очень истощен и
болезнью и, вероятно, недавнею попойкою. Я начал прямо...
Здесь вижу седого старца, преклонившего колена
перед распятием и молящегося о скором разрешении земных оков своих, ибо все удовольствия исчезли для него в жизни, все чувства его умерли, кроме чувства
болезни и слабости.